Я играю не для избранных...
Знакомьтесь: заслуженный артист России Андрей Денников. Ему 29 лет. Он ведущий режиссер Государственного академического театра кукол. Того самого, образцовского, через который прошло столько поколений москвичей.
“ЭТО ПРОСТО НЕВЕРОЯТНО, что он вытворяет,— рекомендовали мне его.— Ставит с куклами оперу “Риголетто”, причем сам поет все партии — сопрано за Джильду, тенором — за герцога, баритоном — за Риголетто, да еще меццо — за Маддалену. Весь спектакль присутствует на сцене, не прячась за ширму, меняя кукол как перчатки и потрясая своим вокалом”. Естественно, первый вопрос к такому необыкновенному исполнителю напросился сам собой:
— Андрей Сергеевич, как это вы, столь разнообразно одаренный человек, выбрали такую стезю — стали кукольником? Понятно, что вы поете — и кукла у вас в руках запела. Но как вы посмели “покуситься” на Верди?
— И не только на Верди, но и на Моцарта, и на Бизе, и на Россини. Сначала это было просто любопытство: насколько велики возможности театра кукол? Мне очень хотелось попробовать куклу в оперной классике. Вообще-то я убежден, что “в куклах” можно поставить всё что угодно. А Верди — это действительно король оперы! И для меня очень важна была музыкальная драматургия. Не трюк: глядите, мол, как я умею петь на разные голоса да при этом еще владеть куклой, а сама ениальная музыка, сама магия партитуры. Конечно, в театре кукол на первом месте кукла (я, кстати, сам обычно рисую эскизы), и через куклу зритель, зачастую совершенно не подготовленный к восприятию большой оперы, будет постигать величие Верди, магическую силу его искусства. Да, это синтетический театр, одинаково рассчитанный, и на взрослых, и на детей, при том, что в основе его кукла, в которую я влюблен не меньше, чем был влюблен Сергей Владимирович Образцов — основатель нашего театра.
Я надеюсь, даже случайный зритель, попавший на мой спектакль, не заскучает, два часа слушая Верди, а после задумается: как же это звучит в настоящем оперном театре? И — как знать — может, в не далеком будущем станет ценителем этого замечательного вида искусства. Не в этом ли долг артиста — побуждать в душах людей чувство прекрасного.
— Не часто в наши дни можно встретить художника, который говорит о чувстве долга. Творческим людям всячески внушается мысль о полной безответственности. Делается это под видом проповеди “свободы творчества”: делай, что хочешь, теша свои амбиции, свои претензии на исключительность, и не думай, как это отзовется в человеческом сознании. Многие “творцы” всерьез объявляют эту безответственность своим “кредо”. А что бы вы могли сказать таким людям?
— Одну смешную фразу: искусство должно принадлежать народу.
— Совсем не смешную!
— Ну смешную с их точки зрения. Для меня же это истина, и очень важная. Я играю не для избранных, как это делается в нынешних антрепризах. В театр должен приходить каждый, чтобы получить свою долю той любви, которой обделяет его современная бытовая жизнь. Театр призван объединять людей. Театр должен быть духовным, соборным — не в религиозном, а в нравственном смысле, нести просветление и возвышение человеческой душе. Хочется сделать так, чтобы зритель смотрел на сцену, как на источник света, и чувствовал, что к нему обращен этот свет, и сам он в этом свете становится лучше и чище.
Вот у нас идет спектакль “Маленькие трагедии” Пушкина. На сцене всего две куклы — Дон Гуан и Донна Анна. Мы с Максимом Мишаевым играем этот спектакль уже седьмой год — с тех самых пор, как я пришел в театр. Эту постановку, я посвятил памяти моего учителя, народного артиста СССР Иоакима Георгиевича Шароева. Однажды на этот спектакль пришли подростки, целым классом — в соответствии со школьной программой. Я страшно волновался — как они воспримут мою постановку. У Пушкина Дон Гуан — не традиционный соблазнитель. Он впервые полюбил и душу свою раскрывает Донне Анне, и ее душа раскрывается навстречу. Вот он просит у нее один прощальный поцелуй... Две куклы целуются — и, взрыв аплодисментов! Я вижу, что зрители соскучились по такому трепетному проявлению чувств, по истинной нежности и красоте.
Публика на наших спектаклях самая разная, приходят люди всех возрастов, молодежь бывает и студенческая, и дворовая, взрослые приводят детей, чему я очень радуюсь, ведь в театр надо ходить с самого детства. А там, где есть кукла, обязательно должны быть и дети.
Наши оперные спектакли рассчитаны не только на тех взрослых и детей, которые занимаются музыкой. Может, в ком-то они пробудят музыкальность. Наша задача пробуждать в зрителе скрытые возможности и способности, будить в человеке творца. Ведь каждый зритель, независимо от возраста, по-своему одарен — если не талантом творца, то любовью, добротой, чуткостью, любознательностью. Вопрос только в том, как глубоко прячет в себе человек эти замечательные качества.
— Ну сейчас его заставили глубоко уйти в себя...
— Зажали человека. Сильно зажали. И всякой пошлостью обложили со всех сторон, в том числе и в театре. Мне очень нравятся слова Айседоры Дункан — они звучат в моем спектакле “Исповедь хулигана”: “Я устала от буржуазного коммерческого “искусства”, я устала от современного театра, который больше похож на публичный дом”. Она потому и в красную Россию приехала, что устала от западной псевдокультуры. Сегодня я могу повторить эти слова. Я тоже устал от пошлости и гадости, которыми пичкают нашего зрителя, уничтожая в нем чувство прекрасного. Зачем всё это делается? Какая-то цель, безусловно, преследуется. Несомненно, таким образом разрушается культура. А гибель нации начинается с гибели культуры. Нашего человека закормили чисбургерами и гамбургерами, завалили “валентинками”, огорошили “хэллуинами”, надеясь, что он всё это воспримет и станет иваном, не помнящим родства. И вся надежда на то, что та культура, которая досталась нам в наследство, настолько мощна и велика, что влияние ее необоримо. Этой культурой нация может жить — крепнуть, расти, возвышаться. Я думаю, натиск, которому подвергается русская культура, красноречивее всего свидетельствует о том, что у России есть поистине”заклятые друзья”. И каждый человек, которому дорог родной дом, должен об этом помнить. Я чувствую, что в окружающих неистребимо живут коренные, незаёмные свойства, которые отличают мой народ: и скромность, и достоинство, и трудолюбие, и доброта. Значит, не так страшен черт, как его малюют.
— И все-таки народ не очень отзывчив сейчас на искусство. Как сделать, чтобы оно вновь заняло огромное место в человеческой жизни, стало первейшей потребностью каждого, необходимейшим условием повседневного существования? Я понимаю, это не к режиссеру вопрос, это вопрос к управленцу, к деятелю властных органов — от Государственной думы до муниципальных образований. Они должны дотировать театры, снижать цены на билеты. А задача художника — в данном случае ваша — ставить спектакли. Однако, учитывая преступное бездействие власти, как бы вы могли посодействовать зрителю найти дорогу в театр?
— Зрителя надо воспитывать, но сделать это, конечно же, не под силу одному театру — необходима государственная культурная политика. Там, где ее нет, искусство в загоне.
Нам говорят: сегодня не до вас, идет строительство нового государства на развалинах старого, сейчас слишком много проблем. Я этого не принимаю. Я против такого порядка вещей, когда ребенок не может пойти в театр, который нужен ему как воздух, да вот беда: родители у него давно уже живут в безвоздушном пространстве — не ходят в театры, музеи, на выставки. Они поставлены в такие условия, когда надо выживать. Я этого никогда не приму.
Вспоминаю свое собственное детство. Лет пять мне было или даже поменьше, когда мама привела меня в Большой детский хор. Я ведь всё время что-то напевал. И неудивительно. С раннего детства меня будила прекрасная музыка. Благодаря моей бабуле я знал всех певцов — и Карузо, и Шаляпина, и Собинова. Бабушка пела в самодеятельности, постоянно покупала пластинки, ходила в консерваторию. Искусство входило в повседневную жизнь обыкновенного человека. Сколько прекрасных передач было на радио, на телевидении! И человек раскрывался им навстречу. А если у него были способности, они проявлялись с ранних лет. Нынешняя власть об этом не помышляет. А тогда беспокоилась. Меня прослушал сам руководитель Большого детского хора Виктор Сергеевич Попов и сказал: “Хорошо. Только приходи через год, надо еще подрасти”. Но я не хотел ждать целый год, и мы пошли в танцевальную группу — туда меня взяли.
Мой первый педагог Юлия Ильинична Канаева теперь балетмейстер всех моих спектаклей. Скоро я стал солистом и протанцевал семь лет. Объездил весь Советский Союз, выступал на лучших сценах. Мне нравилось активно действовать на сцене, и потому я не перешел в хор, хотя тихонько подпевал за кулисами. У меня был очень высокий голос, даже во время мутации он сохранился, вот теперь я могу петь сопрановые партии.
— И все-таки почему вы, обладая такими редкими голосовыми данными, выбрали театр кукол? Вы могли бы петь в любом оперном театре мира.
— Когда-то очень давно мама подарила мне простую перчаточную куклу — Петрушку. С нее-то всё и началось. Я почувствовал восторг от того, что в моих руках оживает некое странное создание. Я наделял это существо жизнью, и его сердце билось у меня в ладонях. Я таскал в школу кукол и мечтал, как в каком-нибудь гараже сделаю свой собственный кукольный театр. Постепенно перечитал всю литературу об искусстве кукольников. Моим идеалом был Сергей Владимирович Образцов. С куклой пришел я и в ГИТИС на факультет эстрадного искусства.
Скоро у меня будет юбилей — невероятно, но двадцать пять лет на сцене! Я нашел на ней свое место, у меня замечательная актерская труппа, которую я собрал по человечку, и теперь очень хочу с ней работать, строить свой синтетический театр — для широких масс.
Есть у нас такой спектакль “Концерт для Чичикова с оркестром” по мотивам “Мёртвых душ”. Там, в финале, звучат гоголевские слова, которые для меня давно стали программными: “Надо предпочитать одну крупицу деятельности всей бездеятельной и праздной жизни”. Вот это и есть любовь к России — делать свое дело, в которое ты веришь, и делать его на совесть.
Беседу вела Лариса Ягункова
«Правда», №35 6-9 апреля 2007 года