Андрей Денников: кукольник
Впервые на новый спектакль Театра кукол имени С.В. Образцова я попала случайно. Шла с неохотой, зная, каким дряхлеюще-вялым был он много лет после смерти Сергея Владимировича. То, что я увидела, было полной неожиданностью. Спектакль «Молодость короля Людовика XIV» блистал и переливался, актеры в оживающих картинах эпохи раннего классицизма восходящего Короля-Солнца наслаждались игрой, оживали куклы, не скрывая своей простодушной и таинственной природы (тряпки!). Чудо театра свершалось. На наших глазах юный Людовик превращался в пухлого Мазарини, а тот, придумав очередной хитроумный план, возвращался в образ растерянного мальчика; принцы и принцессы на веревочных ножках, придворные танцоры, сплетники, прекрасные дамы, потрепанный жизнью д`Артаньян — все закружилось и превратилось в драгоценную оправу сокровенных чувств, созидающих и разрушающих человеческий мир, простирающийся от рождения до смерти. Среди капканов и интриг умирал жалкий и благородный государственник Мазарини, рыдали проигравшиеся дамы и кавалеры, а над всем этим уже сияла золотая звезда шагнувшего в Историю Короля-Солнца. В глазах его были и смех, и горечь, и победительная сила.
Конечно, это было явлением Театра, неожиданного и прекрасного, серьезного и смешного. Потом я видела другие, очень разные спектакли: «Маленькие трагедии», «Тиль», «Исповедь хулигана», «Риголетто», неизменным оставалось одно — театр дарил золото настоящего искусства, пьянящее ощущение счастья. А еще эти спектакли объединяло имя их создателя — Андрея Денникова. Волшебный Моцарт, ослепительный Людовик, бесстрашный Тиль, смешной сиятельный Филипп, роскошный Герцог и обреченный Есенин — это тоже он, Андрей Денников, восход звезды которого на московском театральном небосводе мы наблюдаем сегодня.
— Андрей Сергеевич, откуда вы взялись со своим театром, играющим, как шампанское, и дающим кислород в пыльном мегаполисе, где даже лошади не всегда способны выживать?
— Родился я как раз в год Лошади, в 1978 году в Москве. В обычной семье, хотя для меня она необыкновенная, как и для каждого любящего свою семью. Мой прадед был режиссером на киностудии в Киеве, где работал вместе с Довженко. Дед был художником, писал Волгу, натюрморты. Моя бабушка — замечательная, и вся ее жизнь — любовь к музыке. Она была постоянной слушательницей опер в Большом театре, концертов в Консерватории, ее оперный кумир — Леонид Собинов, который и для меня стал идеалом русской теноровой школы. Моей песней детства была песенка Герцога из «Риголетто». Теперь я пою ее на сцене, ну так, как я представляю себе пение драматического актера. В доме звучали пластинки с записями классики, голосами Карузо, Марио Ланца, Марии Каллас. Бабуля водила меня в оперные театры, мы слушали и «Майскую ночь» Н. Римского-Корсакова, и «Дуэнью» Т. Хренникова, ставил которые мой будущий учитель Иоаким Георгиевич Шароев. Его постановка закрытия Олимпийских Игр-80 меня потрясла — я так рыдал, жалея улетающего Мишку, что меня вынуждены были увести на улицу, чтобы успокоить.
Мама очень любила балет, она отдала меня в танцевальную группу Большого детского хора Гостелерадио, там я стал солистом и впервые снялся на телевидении. Тогда же возник интерес к костюму, образу танца, любовь к театральному освещению, к сцене и к публике. Бабушке и маме я обязан тем, что чувствую сцену.
— Абсолютное большинство героев-победителей истории, таких как Цезарь, Наполеон, Петр I, были «маменькиными сынками», то есть детьми, обожаемыми, воспитываемыми, понятыми и поддержанными своими мамами. А откуда появилась любовь к куклам?
— Сергей Владимирович Образцов часто выступал по телевизору и показывал, как делаются куклы. Например, он делал Емелю. Я взял яйцо, выпил содержимое, надел скорлупу на палец, и это была моя первая театральная кукла. В школе мы устраивали кукольные представления, в том числе ставили мой любимый «Кошкин дом» С. Маршака. Я знал наизусть пластинку с записью спектакля театра Образцова и рассказывал ее на все голоса. Жаль, что сейчас нет таких пластинок. Звуки развивали воображение, провоцировали фантазию. Я слушал пластинку и «смотрел» свои собственные «картинки», фантазия постоянно работала.
— А тексты вы запоминаете лучше со слуха или читая?
— Главное, я должен вжиться в материал. Когда учу тексты, вникаю в смысл, в характер персонажа. И своих ребят из студии к тому же призываю. Перед тем как начать учить стихотворение или роль, прошу их осмыслить, понять, а значит, сделать то, что произнесешь, своим. И это тоже из детства.
— Вы знали, что театр станет вашей профессией?
— Нет, даже не думал об этом. Но еще школьником пришел в лекторий театра Образцова, и мне открылся мир кукольного закулисья. Однако после школы поступил в Российский государственный гуманитарный университет на историко-филологический факультет. Здесь я писал исторические драмы, мы с друзьями их играли. Потом появился любительский театр на Петровских линиях, где я поставил «Гамлета» в куклах и первый вариант «Маленьких трагедий». Я пробовал, искал новые решения кукольного действа и вдруг понял: стоп, не могу больше учиться в университете. Помню, как лежал, не мог встать, чтобы пойти на занятия. Бабушка и мама не упрекали меня, они поняли мое желание все изменить, хотя ведь очень старались, помогая поступить в университет, — мама зарабатывала деньги на курсы, и вдруг… Я поехал в ГИТИС (старое название. С 1991 г. РАТИ — Российская академия театрального искусства. — Прим. ред.). Не зная, куда идти, пошел к проректору, расплакался, показал своих кукол, рассказал о театре. Марина Юльевна Хмельницкая позвонила Шароеву и попросила его посмотреть меня. Вскоре разыскали в театре на Петровских линиях. Там не оказалось того, что я подготовил для показа. Схватил первое попавшееся под руку: сломанный магнитофон, кукол, засунул в пакеты и, не переодевшись, оказался, почти как Фрося Бурлакова, перед всей кафедрой. Так я попал на факультет эстрадного искусства. Учился с наслаждением. Шароев знал про мой театр и предложил перевестись с актерского отделения на режиссерское. Всем основам режиссуры музыкального театра, эстрадного театра, театра одного актера я учился у него и ему посвятил свой первый спектакль «Маленькие трагедии». Его не стало, когда я учился на четвертом курсе. Именно он предсказал мою судьбу. Наша последняя встреча состоялась в музее М. Ермоловой. Я играл «Маленькие трагедии». Обычно шеф не ездил на спектакли своих учеников, но здесь был вместе с женой. Мы отметили мой день рождения. В духовном и творческом смысле я ощущаю его отцом, и тогда смог сказать ему об этом. Уход Иоакима Георгиевича — самая большая потеря в моей жизни на сегодняшний день, хотя мне кажется, что он откуда-то за мной наблюдает, помогает, ведет меня…
— И вы как будто разговариваете с ним. «Бесценному учителю…» — звучит без фонограммы перед каждым представлением «Маленьких трагедий».
Вы пришли в театр и строите свой мир. Ваши актеры вышли на сцену, произошло что-то новое в отношениях человека и куклы. Странно, но возросла мера их условности и одновременно жизненности. Что происходит, почему ваши куклы (а ведь вы их по-прежнему делаете сами) оживают, танцуют, замирают, рождают звуки музыки, страдают? Как будто перед нами захватывающий алхимический процесс: где тот философский камень, с помощью которого вы все оживляете и превращаете в чистое золото спектакля?
— Я мечтаю о кукольном классе в нашей академии, ведь существует, например, хореографический класс. Мария Каллас говорила, что 12 часов в день уделяет вокалу, Хосе Каррерас перед спектаклем «Кармен» пропевал всю труднейшую партию Хозе. Так он распевался, а вечером шел на спектакль. Тренинг должен быть обязательно. Но мастерство кукловождения — не просто голое мастерство. Вспомните, иногда говорят «техничная балерина», а у Галины Улановой особой техники не было, но у нее была… душа, хотя в балете возможно прожить и на одной совершенной технике. У нас же такая профессия, что в ней совмещается все, «техничной балериной» быть невозможно. Кроме того, что ты владеешь своими руками, а значит, через них способен показать движение, и кукла начнет оживать, выясняется, что просто умения двигать ею, тренингов перед зеркалом, мало. Техническое владение куклой без души невозможно. До тех пор, пока всего себя не вложишь в это маленькое тельце, не станешь ею, кукла не будет жить. В «Есенине» («Исповедь хулигана») хореография куклы Зинаиды Райх стилистически похожа на танец Майи Плисецкой. Но если я не чувствую к кукле Райх любви, которую, как мне кажется, до конца дней сохранил к этой своей жене Есенин, ничего не получается. «Скупого рыцаря» театры избегают, драматическому актеру трудно выдержать его большой монолог, а кукла выдерживает.
Все мои эмоции, всю душу я отдаю кукле, когда спектаклю нужна кукла; а когда я играю с ней в партнерстве или один, я уже драматический актер, но все сосуществует в единстве. Иногда слышу, что это не театр кукол, и, строго говоря, это, наверное, действительно не традиционный театр кукол.
— Мне кажется, он значительно интереснее.
— Это — синтетический театр, о возможностях которого мечтали великие режиссеры начала ХХ века.
— Почти в каждом спектакле есть испанские мотивы. Испытываете особую любовь к Испании?
— Так получается. В «Тиле», когда идет перемена от Фландрии к Испании, нет ничего лучше фламенко. Я придумал, что Испания предстает в обличье заводных кукол — фрейлин без лиц. А в «Людовике», как нарочно, появляется испанский посол. Там он показан через призму театра Мольера. В «Маленьких трагедиях» — испанка Лаура…
— У вас есть особенная кукла — Моцарт…
— Наверное, это нескромно, но я чувствую в себе его начало. Я оживаю, когда слышу музыку Моцарта. Для меня она — бесконечная гармония, гимн таланту, радости, то, что я люблю в искусстве. Даже если это трагедия, должна оставаться надежда. Я изменил финал гориновского «Тиля» — дал надежду, что войны не будет никогда, что влюбленные встретятся, и все заканчивается смехом, который лечит. И в «Ричарде III», которого сейчас готовлю, в финале на смену злу, клану ненавидящих, приходит светлый рыцарь, мечта о благородном монархе. И в «Маленьких трагедиях» в финале умирает Сальери. Это закономерно, ведь он убивает то, чем живет, — Моцарта, от которого зависим своей завистью. Сальери умирает вместе со своей музыкой, которую если и вспоминают, то только потому, что автор был связан с Моцартом. Моцарт остается, в финале звучит его музыка. Я хочу, чтобы в искусстве была радость, чтобы театр был красивым, чтобы сцена чуть-чуть возвышалась над нашей повседневностью.
— Во что вы верите?
— В Бога.
— А что вы любите?
— Люблю моих родных, друзей, зрителей, люблю, когда полный зал, люблю аплодисменты.
Андрей Денников улыбается, и лицо его становится совершенно детским. Ему двадцать пять, и он фактически руководит огромной театральной машиной, устройство которой ой как сложно. Ожидаются две большие премьеры. Первая, «Кармен», состоится в марте.
В одной хорошей книге я прочла, что главная задача таких людей, как Денников, — принести каждому ощущение Божественного присутствия. Задача решается. Так с Богом, Андрей Сергеевич!
Беседовала Ирина Чернович