Божий клоун
Вчера в Библиотеке им. С.А.Есенина состоялся долгожданный показ спектакля Андрея Денникова «Нижинский, сумасшедший Божий клоун». Я пишу об этом показе, заведомо зная, что написать о нем я не сумею, так грандиозно и так… тонко то, что я увидела и прочувствовала вчера вместе с другими. Нет, неверно. Точнее было бы сказать, как грандиозно и вместе с тем так тонко то, что было создано Денниковым на сцене. Прочувствовано, понято, пережито, выстрадано и отдано зрителю. Весь спектакль – это обнаженный нерв и острейшая боль… Выразить словами чувство невозможно. Как невозможно оценить все нюансы этой постановки, всю сложнейшую нить психологической драмы, которая становится понятнее со временем, когда каждый спектакль, каждый просмотр – откровение и открытие того, что ускользало прежде. Весь спектакль – это то, чего нет в пьесе Гленна Бламстайна, легшей в основу постановки Андрея Денникова, но что безусловно присутствует в дневниковых записях Вацлава Нижинского «Жизнь и смерть». «Жизнь» - это танец и любовь, выраженные в искусстве, и «смерть» - жестокая и неотвратимая болезнь, сковавшая тело и лишившая творца его искусства. Денников говорил, что ставил спектакль о рабстве. Это безусловно так. Не о безумии. И уж тем более не об однополой любви и сложных взаимоотношениях великого танцовщика с кн. П.Львовым и Сергеем Дягилевым – великим импресарио, подарившим миру русское искусство и знаменитые «Русские сезоны» в Париже. И даже не о его любви к преданной Ромоле, прожившей с ним всю его трагическую жизнь до конца. Этот спектакль о личности художника, скованной несвободой: в праве выражать себя в классическом танце, впервые в истории балета позволившем танцовщику-мужчине быть не просто партнером балерины-женщины, а самостоятельным исполнителем. В праве любить любимую женщину. В праве на собственные постановки. В праве оставаться человеком, когда болезнь разрушает личность и приковывает к постели, сужая мир творца до мира больничной палаты. В праве жить…
Первое отделение, когда Нижинский еще танцует – жизнь. Второе, когда он, переживший инсулиновую кому (способ терапии, считавшийся прежде эффективным при лечении душевных заболеваний, в первую очередь шизофрении, но разрушающий тело больного) - смерть. Обездвиженный, лишенный возможности танцевать, Нижинский умирает. Тяжело, мучительно долго. Тридцать лет. Безумие Нижинского в интерпретации Денникова мало похоже на безумие. Нет! Я хочу быть правильно понятой. Безумие сыграно гениально и ужасающе достоверно. Мой муж, врач-психиатр, посмотрев «Нижинского» на сцене, был потрясен точностью Денникова-артиста, изображающего речь, движения, ход мыслей человека, чей разум разрушен шизофренией. Он уверен, что Денников был знаком со специальной литературой психиатрического плана… Но я не об этом. Безумие Нижинского, так, как его увидела я, это безумие гениального сумасшедшего. Это когда в безумном мире один только и есть нормальный, тот, кто не такой, как все, кто отвергнут и не понят, оплеван и предан, использован и забыт, тот, кто и есть безумец. Кто один. Сколько примеров в классической литературе, в том числе русской, когда безумие другого – способ отвергнуть его, разрушить и растоптать в мире «нормальных» и серых!
Инакость Нижинского – в его незащищенной детскости. Он ребенок. Ребенок, сохранивший в себе детскую непосредственность, детскую зависимость от любви к себе со стороны окружающих, детскую ранимость и доверчивость. А еще – в его желании любить и творить. Выражать себя через творчество и любовь, что для Нижинского, в сущности, одно и то же… Спектакль о жизни и смерти великого танцовщика. Творца. Человека. Художника, от которого остались его дневники с их немыслимой болью, немногочисленные фотографии и рисунки, воспоминания современников и ни одной кинохроники, сохранившей бы для потомков его удивительный танец. Его полет… Повторить танец Нижинского сегодня не может никто. Но ощущение этого танца и немыслимого полета с замиранием в прыжке на несколько секунд над сценой передано Денниковым с невероятной силой. Дважды так, что не выдерживает сердце, мое по крайней мере. В «Видении розы», когда кукла парит в воздухе в восхитительном прыжке. Да, да… Там, где ограничены возможности человека, возможности куклы безграничны. И когда Денников-Нижинский, с разведенными в сторону руками, похожий на Христово Распятие, на символ жертвенного Искупления, устремляется вверх в многократно повторенном прыжке… Прыжке на больничной койке и с колпаком Петрушки на голове, а вокруг кровати скачет его маленькая дочка Кира (Джованна Раппа) и в восторге кричит: «Татака! Татака летает! Татака – летает!».
Друзья мои, дорогие товарищи! Объясните мне, КАК можно было это придумать? КАК можно было такое СЫГРАТЬ? Без того, чтобы не разорвалось сердце. Чтобы элементарно выжить. Принять цветы, которые зрители сложили к его ногам. На поклонах – своим особенным жестом бросить в зрительный зал свое сердце. Вернуться домой. Выпить чаю. Я не представляю всего этого, потому что после его спектаклей никогда не могла уснуть. Ни тогда, когда видела их вживую, ни теперь, когда могу посмотреть их в записи. Я не могу жить своей обычной жизнью. Я только могу летать… И еще думать. И плакать не переставая.
Весь спектакль меня не оставляло чувство, что Андрей Денников ставил этот спектакль о себе. Я не имею в виду какие-то случайные совпадения биографий. Их нет, за исключением смертельной болезни, которая приковала к постели и лишила возможности выходить на сцену. Которая так рано, так несправедливо рано унесла его жизнь… Я думала о том, как одинок гений, как трагически одинок. Как зависим от жизненно необходимой для него возможности делать свое Дело. Как смертоносна зависть и ядовиты дела завистников, отобравших у Денникова его возможность работать. Ведь «Нижинский» был последней постановкой в его творческой биографии. Между премьерой этого спектакля в 2008 г. и летом 2011 г., когда он в последний раз вышел на сцену, три года мучительной борьбы – не только и не столько со смертельной болезнью, которую он преодолевал, черпая силы в своем искусстве, а с людьми, которые своей начальственной волей упорно и безжалостно лишали его этой возможности.
И еще. Я все время думала о Моцарте Денникова. Когда-то давно мама Андрея Сергеевича показала нам со Светой Колосовой запись его моноспектакля «Маленькие трагедии» в музее М.Н.Ермоловой. Я никогда не забуду (как никогда и не сумею рассказать словами), ЧТО я почувствовала, когда в финале Моцарт-ребенок, первая, еще не совершенная и немного смешная кукла Моцарта, воспарила над головой у такого юного, такого улыбающегося Денникова и засмеялась… Это был чистый и звонкий, как серебряный колокольчик смех маленького, счастливого, безмерно счастливого человечка. Я знаю весь путь Денникова-режиссера и артиста. Весь путь от «Молодости короля Людовика XIV» и «Маленьких трагедий» до «Нижинского». От Моцарта-ребенка до Моцарта, кукла которого все более и более становилась похожей на ее создателя. Посмотрите, у них один и тот же взгляд. Одни глаза… Вчерашним спектаклем как бы замкнулся круг. Я увидела живую боль и пропустила ее через себя. Боль творца, которому не позволено было творить так и столько, сколько ему было нужно, чтобы жить… Сказать, что я потрясена, это ничего не сказать…
Мне очень хотелось бы поблагодарить руководство библиотеки С.А.Есенина за то, что такие показы проходят уже год. Свету Колосову за организацию вчерашнего вечера. Анастасию Юргенсон, невероятно интересно рассказавшую об истории создания «Нижинского», и о роли Ромолы Пульской (Пульска), которую она блистательно сыграла. Милую и нежную Джованну Раппа, несколько лет подряд совсем крошечной девочкой выходившую на сцену в роли Киры – дочери В.Ф.Нижинского. Зрителей, которые снова аплодировали стоя.
Особые слова признательности и низкий поклон маме Андрея Денникова Елене Борисовне Фоминой, которая делает все возможное для того, чтобы наши встречи с искусством ее великого сына продолжались. Как и прежде.
Андрей Сергеевич! Спасибо.